Степан Крат — о том, как стать успешным ученым, выиграть гранты и конкурсы

28.04.2021

Степан Крат, старший научный сотрудник Института лазерных и плазменных технологий (ЛаПлаз) НИЯУ МИФИ, занимается исследованиями в области управляемого термоядерного синтеза. Вместе с учеными из разных стран он участвует в глобальном проекте по созданию термоядерного реактора ITER, который подарит человечеству неиссякаемый источник энергии.

— Я работаю в лаборатории «Физико-химические процессы в стенках термоядерных установок». Мои научные интересы связаны с проблемой радиационной безопасности термоядерных установок, в частности, строящегося реактора ITER. Я исследую проблему накопления трития (это радиоактивный изотоп водорода) в термоядерном реакторе, — рассказал Степан. — Еще одна тема, которой я занимаюсь — создание накопителей водорода для промышленности. Поэтому мои научные интересы находятся на границе между физикой плазмы и поверхностью твердого тела. С одной стороны, это работа для далекого будущего: мы работаем над долговечностью стенок будущих термоядерных установок. С другой стороны, результаты исследований пригодятся и в ближайшем будущем, а именно — для создания накопителей водородного топлива — безопасных, малоразмерных, удобных и высокоёмких, которые понадобятся для тех же автомобилей на водородной энергетике.

— Как вы оказались в этой лаборатории? Что вас привело к работе по термоядерной  тематике?

— Мог бы отшутиться, что МИФИ был самым близким вузом к дому, но это правда. А если серьезно — физика и технические науки меня интересовали с раннего детства. Поэтому вопроса выбора между, условно говоря, актерским мастерством и инженерно-физическим образованием почти не было. В 10 классе я поступил в лицей №1511при МИФИ, а потом, разумеется, в МИФИ. На кафедру физики плазмы меня привлек заведующий кафедрой Валерий Александрович Курнаев, выступив перед нами, тогда еще студентами, с интересной лекцией о термоядерной энергетике. Во время учебы в МИФИ  у меня была возможность выбрать направление для будущей научной работы. Я выбирал между сверхпроводимостью и термоядерной энергетикой. Меня уже тогда интересовали глобальные проблемы, хотелось быть глобально полезным. Валерий Александрович очень вдохновил рассказом о термоядерной энергетике, да и тематика, на мой взгляд, более понятная, чем сверхпроводники. В общем, я сделал выбор в пользу физики плазмы.

 

— Вы не раз становились лауреатом конкурсов разного уровня, выигрывали гранты. Как, на ваш взгляд, стать успешным в науке? Достаточно ли продуктивно работать по своей теме или надо как-то себя продвигать, быть активным ученым?

— Да, сегодня надо быть активным. Это важно для современного ученого. Обязательно нужно публиковаться, постоянно участвовать в конференциях, общаться, социализироваться в среде ученых. И для многих наших коллег — это не самое простое занятие по складу характера. Еще надо постоянно писать заявки на гранты в разные организации. При этом, конечно, претендовать надо только на те проекты, которые вы реально сможете выполнить. То есть получается так: развиваться вширь и вглубь, не останавливаться в своем росте, взаимодействовать со своими коллегами не только внутри своей научной группы, но и вне её.

— Среди научных сотрудников много людей, которые не хотят публичности, социализации и бесконечной коммуникации. Получается, интровертам тяжело выполнить требования современной науки, достичь идеала успешного ученого?

— Ну интровертам в целом тяжело в обществе — это я вам говорю, как интроверт. Зато интроверт может копать в глубину, интроверт может найти себе экстраверта, который вместо него будет общаться с окружающим миром, и, конечно, интроверт может расти над собой. У нас в МИФИ, действительно, много умных талантливых ребят, которым трудно в буквальном смысле выйти в люди. Но у них есть свои преимущества. Они глубже копают, не отвлекаются на второстепенные вещи и в итоге лучше разбираются в проблеме. Но в современной системе финансирования науки нужно уметь объяснять тем, от кого зависит это финансирование, как важно то или иное научное направление. Наука, как хобби богатых лордов, осталась в прошлом, в 18-19 веке.

— Почему вам нравится заниматься наукой? Ваш термоядерный реактор – где-то далеко в будущем, финансирование проектов от вас не зависит… Ради чего тогда все это?

— Я искренне убежден: то, что я делаю, полезно не только лично мне, не только моей стране, но и всему человечеству. Когда я работаю со студентами и  школьниками, я часто начинаю занятия с вопроса: кто хочет со мной спасти человечество? Здесь, в лаборатории, я действительно работаю над спасением человечества от энергетического голода, который неизбежен в обозримом будущем. Я здесь для того, чтобы тем, кто придет после меня, было легче жить. Я искренне считаю, что каждое мое действие, которое я произвожу в науке, никому не вредит и в итоге будет полезно всем. Это и есть моя мотивация.

Мне помогает еще и тот факт, что мои заслуги в этой тематике признаются в международном кругу экспертов. Вообще, эта тематика сегодня востребована и актуальна: физикой плазмы занимаются научные группы в США, Японии, Китае, в странах Европы. Кстати, если оценивать работу в денежном эквиваленте, то это направление тоже можно назвать востребованным и перспективным. 

— Убедительно. Кстати, сейчас в сообществе активно обсуждается тема заработной платы ученых. Если не упоминать конкретных сумм – вы удовлетворены своим «научным доходом»?

— Мне стесняться нечего и жаловаться не на что. Моя заработная плата больше 100 000 рублей в месяц, в этом смысле я успешный ученый. Но вопрос зарплаты ученого тоже не однозначен. Например, моя заработная плата напрямую привязана к моим грантам и договорам. Поэтому у меня нет уверенности, что моя зарплата через год будет такой же, как сейчас, и мне сложно строить длительные планы на свою жизнь. Но своим студентам и аспирантам я обеспечиваю нормальную зарплату, за которую мне не стыдно. У нас в лаборатории всегда поощряется работа над несколькими темами и поиск дополнительных источников научного финансирования. Я считаю, это нормально в современных условиях. Я сам был аспирантом с 2012 по 2016 годы, и тогда моя зарплата была уже приличной для аспиранта – более 70 000 рублей.

— Есть ли сложности на пути достижения ваших научных целей и задач?

— Мне искренне мешает бюрократия, связанная с наукой. Здесь вижу несколько проблем. Первое. Для экспериментальной науки постоянно требуется оборудование, реактивы. Приобретение этого «железа» в современном мире в существующих условиях и действующих нормативах, мягко говоря, очень затруднено. В лучшем случае, чтобы получить новое оборудование, мне требуется потратить полмесяца своего личного времени на оформление бумаг и на закупки. Затем еще четыре месяца ожидания доставки. Мне есть с чем сравнить. Я работал несколько месяцев в Университете в Урбана-Шампани (США, штат Иллинойс), и мне было крайне интересно узнать, как организована там эта «закупочная» часть научной работы. Так вот, там у профессора есть кредитная карта, привязанная к счету университета. Когда ему требуется какой-то прибор для работы, он приобретает его, заказывая, например, через интернет. Через два дня прибор у него. Если в конце отчетного года у администрации вуза возникают вопросы, он должен обосновать в докладной записке свои траты. Таким образом, невозможно конкурировать с коллегами из других стран, если они тратят при прочих равных на закупку оборудования три дня, а я четыре месяца.

Вторая проблема – отчетность и финансирование. Я уверен, что первая обязанность любого ученого – это публикация результатов своей работы в том формате, в котором мировое сообщество их сумеет воспринять, а подготовка многосотстраничных отчетов и заполнение многосотраничных документов – это не так полезно для дела. Я считаю, это навязанная бюрократия, которая нам вредит.

— Вы работали с учеными старшего поколения, многие ваши учителя – это ученые из Советского Союза, из науки XX века. Есть ли поколенческая разница в науке?

— Да, разница, действительно, есть. Я бы назвал это «разницей культур». У людей, чья основная карьерная деятельность пришлась на период Советского Союза, не такое как у нас отношение к публикационной активности, к распространению информации о своей работе. Сейчас финансирование, например, гранты, конкурсы, привязано к показателям индекса Хирша, то есть цитированию статей в определенных – рецензируемых – журналах. Этот индекс Хирша накладывает определенную профессиональную деформацию: вы начинаете это все ценить, потому что ваш успех, ваше финансирование, признание вас чиновниками напрямую к этому привязано. У коллег старшего поколения не было такой системы, они формировались и работали в другой среде, поэтому у них «профдеформация» идет в другом направлении: они довольно часто копают гораздо глубже, поэтому у них норма не 2-3-4 статьи в год, а одна статья в 2-3 года, хотя она лучше, качественнее и глубже. Они не гонятся за публикациями в определенных журналах, а публикуются в тех, которые им известны и которые они сами считают лучшими. Также у старших коллег отличаются некоторые подходы к инженерии и выполнению задач – они не умеют и не приспособились к определенным пакетам моделирования, позволяющим быстро прочитать конструкцию. Поэтому они пользуются привычными им упрощениями и аналитическими подходами. Они завязаны на другие привычки и другую технологическую базу, на другую политическую и информационную реальность. Но коллеги старшего поколения знают гораздо больше нас – у них все еще больше опыта. Они наши учителя, и мы перенимаем у них много хорошего.

— Если бы вы не стали инженером-физиком, то чем бы занимались?

— Если б я не пошел в инженеры-физики, то стал бы гидроэлектростроителем в третьем поколении. Хотя я все равно был бы связан с наукой. Я искренне люблю науку, читаю научно-популярную литературу, верю в прогресс и светлое будущее человечества. Мне очень интересно узнавать, что делают коллеги из других областей, особенно биомедицины, кибернетики. И, честное слово, я надеюсь дожить до бессмертия. Когда читаю статьи о том, что ученые в очередной раз продлили жизнь мышей, мне хочется верить, что с человеком так тоже получится и на моем веку. Потому что мне очень интересно жить и очень хочется посмотреть, что там будет дальше?